В кельтской традиции Сауэн — новый год. Урожай весь собран и обмолочен. На полях кое где осталась только солома, которую шутники сплетают в фантастические фигуры чтобы отогнать проказливых духов. Или попугать скупых христьян которые не одаривают шутников в праздничную ночь.
В Америке, где праздник наиболее развит, перед домами выставляют светящиеся тыквы вырезанные наподобие оскаленных черепов. Дети ходят наряженными пострашней. Ходят от дома к дому и кричат "Trick or treat!" Одарите, или мы напроказничаем! Хозяева дают маленьким проказникам кулечки конфет, а более традиционные дают им яблоки. Кто не даст, тому разрисут окна мылом, забросают машину яйцами, или завернут в кокон из туалетной бумаги. А наиболее проказливые положат на пороге кулек, подожгут его, постучат в дверь, и скроются. Хозяин откроет, увидит горящий кулек, и сразу ну затаптывать его. А кулек тот наполнен конским пометом!
На Руси это время дождливое, грязное. Потому этот праздник раньше переносился на Святки, между Зимним Солноворотом и первым января. Но в нынешние года в городах стали праздновать Халлоуин, английскую версию Сауэна. И Халлоуин, и Сауэн, и индейский Фестиваль Ложных Лиц (т.е масок) также день прощания с душами Предков. В эти дни они улетают вслед за птицами на теплый юг, до Весны.
Шутят, смеются над смертью в День Умерших. А для пущей храбрости празднуют темной ночью, накануне. Не боимся тебя, Курносая. Не раз мы встретимся с тобой, но, перейдя порог смерти, мы снова выйдем в возрождение. Будем дальше исполнять дела порученные нам Богами. Когда снова настанет пора нам отдохнуть, ты отведешь нас поспать в стране где вечно царит весна. Но потом мы родимся снова, и будем дальше помогать Богам.
Сауэн, как и всякий день отмечающий начало нового года — время гаданий. Машины подруги набрали кедра и можжевельника по краям леса. Другие принесли купленные ветки сандала. Язычницы сложили костер тройной крадой, тремя решетчатыми слоями # # #. Когда стемнело, девушки подожгли костер со всех четырех сторон, поя заклинание:
(включить музыку)
Glory to Fire, the bringer of life. Glory!
Glory to Fire, the bringer of life. Glory!
Glory, Glo-ory—
Glory to Fire, the bringer of life. Glory!
Glory to Fire, the bringer of life. Glory!
Glory, Glo-oria!
А Маша пела:
Слава Огню. Жизнь дающему, слава!
Слава Огню. Жизнь дающему, слава!
Слава, сла-а-ва!
И американские язычницы постепенно стали подпевать:
Slava ognü zhizn' dayuschemu, slava!
Slava ognü zhizn' dayuschemu, slava!
Slava, sla-a-va!
Пока костер горел, язычницы веселились. Вознося благодарности, они пили вино из ходящей по кругу чаши, били в бубны, пели языческие песни. Но вот костер догорел до углей. В то же самое время в небе взошла Полная Луна. Сразу притихли Язычницы. Плотным кругом уселись они вокруг костра. Уставили взоры в светящиеся угли. Кого из них сподобят Боги видения?
Первой заговорила Маша:
— На берегу далекого моря горит костер, такой же как наш. Из прибрежного капища выходит молодая жрица в зеленой мантии. В руках у нее... гусли. Жрица поет песню... нам.
(включить музыку)
— O draigh martheinn, Iacobhon Iacomeira! Draigh martheinn, Iageson Iangholeira! Draigh martheinn. — запела Маша.
Пела Маша древним, неизвестным языком. Американские, же, язычницы, связанные с песней через видение, пели навстречу:
— O blesed be, o thou Mother of Life. O blessed be, o thou Mother of Harmony, blessed be!
Елена Степановна еще не научилась опережать капризы новой электрической духовки. Картошка пригорела, и с Варей случилась истерика. Девочка почему-то страшно боялась печеной картошки. Однажды она сказала:
— Картошку ели при советской власти, когда голодали. Это еда мертвых!
Жареную картошку Варя ела с удовольствием. Не боялась Варя и вареной картошки, если та была приготовлена с укропом и сметаной. Но печеная, особенно пригоревшая, вызывала в ней какую-то трагедию из памяти души. Пока мама проветривала кухню, Варя побежала к соседке, Ирке Арватовой, которая, своей простой верой, была способна утешить кого угодно.
Ирка сидела в саду, перед душистым костром сложенным из веток кедра, можжевельника, и редкого сандалового дерева. Слегка покачиваясь она пела песню на неизвестном языке. Увидев Варю в слезах, она жестом пригласила её сесть рядом. Не спрашивала она девочку что так взволоновало её. Только прошептала: — Поглядим в огонь, может он расскажет нам что было. — и продолжала петь, теперь по русски.
(снова включить музыку)
Ой славна будь, ты Мати Жива. Славна будь, Сестра, ты, Лада, славна будь.
Ой славна будь, ты Мати Жива. Славна будь, Сестра, ты, Лада, славна будь.
Догорел костер до углей. Пепел образовал тени, образы на ярком фоне. По ним иногда пробегали язычки пламени. Но не они рассказывали Ирке что было, а внутреннее чутье, которому открываются видения, внутреннее чутье свойственное только тем кто верит простой верой, не задумываясь над её сутью.
И Варя тоже глядела в тлеющие угли. И своей простой, детской верой улавливала кое-что:
В начале двадцатого века, в простой русской деревне родилась девочка. Родилась она в простой русской семье. Жили они, трудились, чтили родных богов. Жили, как большинство Русского народа: небогато, не голодно. В будни хлеб, в праздики пироги. Знали как радоваться, и всё шло в ладу.
Но тут нагрянула революция. Семью разграбили, братьев угнали в Красную Армию, а отца забрали неизвестно куда.
—Мама! Картошка пригорела.
Но мать продолжала сидеть не шевелясь. Девочка тронула мать за руку, но та уже была мертва. Позабыв о еде, девочка бросилась в лес. Навеки запомнился ей едкий запах пригорелой картошки, запах голодной смерти.
Спряталась девочка под елкой. Закрыло деревце её своими пушистыми лапками. Подул ветер и замел следы беглянки. Красные бандиты прошли мимо.
А по пятам за ними, невидимо, и не оставляя следов на снегу, шла молодая волхвиня. Вот она вскинула голову, запела по волчьи, но звук отдался впереди. Сверкнула волхвиня глазами, и во тьме перед бандитами засветились десятки волчьих глаз. Бандиты, ясное дело, все до одного трусы, потому и держатся в бандах, и никуда не ходят без оружия. Открыли они пальбу по теням, по отзвукам. Но чем больше палят, тем ближе светящиеся глаза и леденящий душу вой. Расстреляли бандиты все свои патроны. Стало неестественно тихо в лесу. Испугались "красные" тишины пуще битвы, повернули домой. Кружат, кружат по лесу, да не найдут выхода. Тут, со всех сторон, нагрянули настоящие волки.
Чутьем, развитым постоянным житьем в лесу, волхвиня нашла замерзающую девочку, закутала её в свою волчью накидку, отогрела, принесла в невидимую для вражеских глаз землянку. Там девочка и выросла. Навек полюбила она приветливые елочки. Навек подружилась она с волхвами.
И волхвы учуяли в девочке что-то своё. Но рано еще. Не в первом воплощении волховская душа обретает силу и знания. Ей сначала надо прожить сотни лет, претерпеть все бедствия, чтобы набраться опыта, набраться силы преодолевать всё.
Через века и моря, неслась песня жрицы давно забытого народа:
(еще раз послушать музыку)
— O draigh martheinn, Iacobhon Iacomeira! Draigh martheinn, Iageson Iangholeira! Draigh martheinn.
На русской стороне земного шара Ирка тихо пела над своим костром:
— Ой славна будь ты, Мати Жива. Славна будь, Сестра ты, Лада. Славна будь.
Варя сосем успокоилась, уснула. Ирка вынула из сумки накидку из целой волчьей шкуры, которую она надевала только на самые тайные обряды. Тихо, чтобы, упаси-боги, не разбудить, она завернула Варю в неё, и понесла домой, как более ста лет тому назад.
— Не будите её. — сказала Ирка Елене Степановне. — Поспит Варя сколько надо, и пройдет у ней страх.
Через века и моря, неслась песня восстанавливающая лад:
—О драйг мартейн, Якобон Якомейра. Драйг мартейн, Ячжесон Янголейра, драйг мартейн.
Выпало из еловой шишки семечко. Кружась на одном крылышке заштопорилось оно в землю. Ели-матери присыпали зародыша своей хвоей, чтобы тепло спалось ему всю зиму, чтобы здоровой родилась весной новая елочка, Земле на пользу, Богиням на славу, а Варе на радость.
